Забытые учителя - Страница 17

С трудом пытаясь сдержать любопытство и казаться безразличными, они исподволь разглядывали летательный аппарат. Выражение лица их командира — старого майора — демонстрировало: да пусть хоть сам дьявол прилетает, пусть хоть ангел их на крыльях приносит, лишь бы на моей территории всё было спокойно.

И тем не менее появление диковинного аппарата задевало самолюбие командира: «Как это? В их задрипанном анклаве это есть, а у нас нет?!»

Беспокоило его и то, что пока не продлили торговый контракт. Ну, даст бог, продлят. И будет у него новое снаряжение — пять лет выслуги, пора бы уже… Майор привычно оглядел территорию через стёкла противогаза: «А в Крылатском шлемофоны со щитком во всё лицо делать умеют. Широкий обзор, не то что в этом старье с двумя окулярами. И как они их делают? Чудо, а не противогазы. А костюмы бакзащиты?! Хорошо, что я «дабл» приобрёл, в схватке с мутами он незаменим. Научились кремлёвцы делать…»

Майор оглядел спустившуюся из летательного аппарата делегацию. Долговязый старик с длинным носом — это, очевидно, Ивлев. А вот этого молодого, с открытым и добрым лицом, Николаева он уже видел несколько раз, когда тот сопровождал своего отца генерала Николаева. Он всегда с калашом за спиной. Сегодня, очевидно, будет охранять этого второго, Ивлева. Видимо, тот большой человек в Крылатском анклаве, если приехал вместо генерала Николаева. Большие люди всегда решают свои дела между собой. А что остаётся ему — служить и защищать их интересы. Долг, так сказать, а долги нужно отдавать, их ведь принято брать с процентами, а проценты в банке Соколиной нынче высоки.

Семья майора Лещева была в кредите по самое небалуй. Вот теперь и сын в кредите, парню двадцать, а он уже завяз подчистую, и только отцовская зарплата поддерживает его на плаву. Но у отца были и свои кредиты. Лещев вспомнил старую песню, которую любил напевать: «Ну а так как я бичую, беспартийный, не еврей, я на лестницах ночую, где тепло от батарей». Ночевать приходилось, конечно, не на лестницах, но в тесном казарменном общежитии. Как и герой песни, Лещев не принадлежал к правящей элите анклава. Хорошо, хоть к сорок пятому дню рождения перевели за периметр на внутренние посты, теперь хоть не приходится эшелоны охранять. Лещев плотно обосновался в легионе хранителей добра, но совесть услужливо и настойчиво подсказывала, что добра краденого.

Теперь нужно было проводить дорогих гостей до входа в бункер и вернуться к делам. До конца смены ещё два часа, а на сердце как-то муторно.

Володька с интересом осматривал окрестности, пытался прикинуть, что тут изменилось с прошлого прилёта. Группа сопровождения вела их мимо знакомого монумента: стоящие друг за другом тощие измождённые фигуры людей, складывающиеся, словно костяшки домино. У некоторых фигур отсутствовали головы, были выломаны руки.

— Крушители постарались, — заметил один из провожатых, — прорыв с Минской был, два года назад. Да и анклаву металл нужен, — проговорил он совсем тихо и, кажется, пряча глаза, не думая о том, что собеседник почти не видит их.

Шли по Аллее Партизан, затем свернули на Аллею Памяти. Тут и там ходили дозоры, были выкопаны траншеи. Было понятно, что у анклава Соколиной Горы несколько колец обороны: стены, сваренные из арматуры, старая техника, которую, очевидно, реанимировали после эпидемии, — всё было сделано по науке.

«Интересно, — подумал Володька, — эта пушка в рабочем состоянии или стоит здесь только для устрашения?» В любом случае, проверять мало кому хотелось, поэтому конфликты с анклавом Соколиной Горы были минимальны — да и кто станет спорить с монополистом в производстве огнесмесей? «Придёт и наше время — поспорим, заодно и проверим, как работают эти музейные экспонаты».

Наконец подошли к синагоге. Угрюмое строение напоминало ДОТ, смотрело на мир с немым укором и было наполовину погружено в землю. Надёжно они тут окопались…

— Стойте! — услышал Володька голос сопровождающего. — Про стандартную процедуру забыли?

— А не пора бы уже прекратить этот балаган? — огрызнулся Ивлев. — Мы здесь не в первый раз, да и торгуем много лет!

— Ничего не могу поделать, — виновато развёл руками командир провожатых, — приказ с самого верха…

— Вы хотели сказать, с самого низа, любезный? — с ухмылкой спросил Ивлев.

— Ну да… — совсем растерялся местный офицер.

Ивлев ещё раз победно улыбнулся, но тем не менее принял из рук одного из сопровождающих черный мешок.

«Мешок на голову и в подземелье к карликам. За тридцать три года люди так и не свыклись с тем, что всё руководство внизу и мир теперь наизнанку. Массара́кш, как сказал бы Умник».

Володьку и Ивлева вежливо попросили сдать оружие, а затем надеть на голову чёрные мешки из плотной ткани. «Шифруются наши партнёры, даже с теми, с кем торгуют не первый год». Затем так же вежливо подхватили под руки и скорее понесли, чем повели.

Володька припомнил старый видеоролик, своеобразную аудиовизуальную экскурсию по Поклонной горе. Часть этой экскурсии была посвящена Мемориальной синагоге: «Уникальный мемориал памяти евреев — жертв Холокоста, возведенный Конгрессом евреев России при содействии московских властей, играет важнейшую роль не только для российской еврейской общины, но и для нашей страны в целом. Строительство комплекса синагоги и Музея еврейского наследия и Холокоста стало знаковым событием в истории новой демократической России. Открытый в 1998 году мемориал стал органичной частью архитектурного комплекса Поклонной горы. Он является одним из ключевых звеньев в цепи исторической памяти о Второй мировой войне, живых свидетелей которой становится с годами все меньше. Здание синагоги и музея, над которым трудились известные зодчие Моше Зархи и Владимир Будаев, стало ярчайшим примером современной синагогальной архитектуры. Декор главного зала, украшенный композициями знаменитого израильского скульптора Фрэнка Мейслера, справедливо считается одним из лучших в мире. Экспозиция Музея еврейского наследия и Холокоста, занимающая пространство цокольного этажа и галереи здания, на сегодняшний день не имеет аналогов не только в России, но и на всей территории бывшего Советского Союза. Уникальная экспозиция делится на две части. Первая посвящена истории евреев в Российской, а затем в Советской империи, их религиозной и повседневной жизни. Подлинным украшением музейной коллекции являются необычайно красивые ритуальные предметы, а теме «местечка» — «штетла», составившего целую эпоху в жизни российских евреев, посвящена инсталляция, навеянная образами картин Марка Шагала. Мир штетла со всеми его обитателями погиб в огне Холокоста, страшному времени которого посвящена вторая часть экспозиции. Документы и фотографии, расстрельные списки и письма из гетто проливают свет на ужас и масштаб катастрофы. Никто из посетителей не остается равнодушным к документальным кадрам из этого трагического фильма. Но экспозиция рассказывает не только о жертвах нацистского геноцида — в музее представлены личные вещи, письма и дневники еврейских бойцов и командиров, героически сражавшихся на фронтах Великой Отечественной, материалы по истории создания еврейских партизанских отрядов, об участии евреев в Сопротивлении на оккупированных территориях. Особый раздел экспозиции посвящен праведникам народов мира — людям разных национальностей, которые, рискуя жизнью, бескорыстно спасали евреев от нацистов».